Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
О Гофмане — сведущем специалисте горного дела и страстном рудоискателе — нам довелось слышать в Полевском районе еще не один раз. Известно о нем вот что.
Один из последних владельцев Сысертских заводов, решив, видимо, показать себя человеком либеральным, покровителем наук, учредил в конце прошлого века в Стокгольмском университете стипендию своего имени. Стипендию эту получил студент Август Августович Гофман. По окончании курса он приехал «отрабатывать» в Россию.
Гофмана послали управителем в Полевский завод, к тому времени уже порядком обветшалый, близкий к закрытию.
Познакомившись с техническим состоянием предприятия, Гофман перепоручил производственные дела надзирателю, а сам с головой углубился в изучение природных богатств края.
Для образованного и, как видно, честного шведа многое, конечно, выглядело совсем по-иному, нежели для невежественных хозяев. Гофман считал необходимым восстановить Гумёшки, открыл новые залегания руд. Он теребил владельцев, настаивая на немедленной разработке. Очевидно, не очень поладил он и с крепостниками-надсмотрщиками. Все это привело к травле и гибели Гофмана.
Около 1909—1910 года Гофмана не стало. Поговаривали, что он скоропостижно скончался при довольно туманных и подозрительных обстоятельствах. Можно только строить предположения об этой загадочной смерти, так же, как и о некоторых других, не менее непонятных фактах. К числу последних бесспорно относится получение Злоказовым — владельцем Полевского химического завода — звания… баронета Англии. Русский купчина, и вдруг — «баронет»?! За какие такие заслуги получил он аристократический титул, дававшийся не всякому, покрыто мраком. Но, надо думать, не зря. Известно ведь, что вскоре после Гофмана, в 1912 году, вся Сысертская дача перешла в ведение акционерного общества Сысертских заводов, которое финансировалось Русско-английским банком. К удивлению рабочих, при новых хозяевах осталось все прежнее заводское начальство. Не хватало только Гофмана. Не тут ли корни злоказовского баронетства?..
Известно, наконец, что при Гофмане была нанесена геологическая сетка района. Позднее она исчезла, как сгинул и сам Гофман… А может быть, он был только пешка в крупной игре между шведскими и английскими капиталистами?
Гофман был единственным шведом в здешних местах. Были шведские буровые мастера, о них старые рабочие отзывались не так дружественно, как о молодом стокгольмце. Знатоки своего дела, шведские буровики тщательно оберегали секреты своей профессии. В 1907 году начинало входить в практику короночное бурение. Иностранцы упорно скрывали способ заправки алмаза в коронку…
Да, было, много кой-чего было!
…Беседа со старателями затянулась почти до полуночи. Не хочется, а пора ехать. Устали и гости и хозяева, хотя скажи, что надо сидеть еще, стали бы сидеть хоть до утра.
— Приезжайте в другой раз, да пораньше! — приглашали полдневчане, прощаясь. Другие напутствовали: — На Березовой горе в перву голову поищите. Богато место должно быть!
Они или не поняли, или так и не поверили, что к ним приезжали не геологи-разведчики. Сбил их с толку Бажов — и видом своим, и познаниями в горщицком деле. Совсем свой брат старатель!
* * *
Косой Брод — старинное золотоискательское сельцо, родной брат деревни Полдневой. Избы крепкие, пятистенные, из столетнего леса. Все ложбинки, все русла высохших речек вокруг селения ископаны, перешарены руками старателей. Местность изрыта до такой степени, как будто по лицу земли прошла оспа.
Выше села, у леса, видны новые большие дома городского типа. Там — пионерский лагерь, самый крупный в районе, куда на период летних каникул выезжают дети полевских рабочих и служащих, зюзельских горняков, северских металлургов. Место красивое, открытое. Быстро струится речка, разделяющая село на две неравные части. Берега ее не избежали общей участи — тоже перерыты — и, видимо, уже давно: многие ямы затянула буйная растительность. Здесь, на берегу этой речки, был найден не так давно четырнадцатикилограммовый самородок, о котором мы услышали еще в поезде и слепок с которого хранился в кабинете секретаря райкома партии.
Более четверти тысячелетия стоит Косой Брод. В 1723 году писано:
«У Чусовой реки, где… имелся переезд, называемый Косой Брод, построен шанц (крепость) и определена тут быть солдат рота, дабы… рудным вощикам, которые руду из вышеозначенных мест для плавки на медь возили в Уктусский и Екатеринбургский заводы, не могли чинить препятствия, и оные вощики в ночшные времена могли спать и коней кормить в безопасности под охранением…»
Значит, начинался Косой Брод как крепость. А в бажовских сказах прославлен как родина Никиты Жабрея.
Спустя годы заезжий корреспондент спрашивал жителей: «А правда ли, что жил Жабрей в Косом Броду?» — «И Жабрей был, и Жабреиха была. Вон их избушка стояла», — отвечали уверенно и указали в сторону… школы.
И в наши дни есть еще потомки основателей Косого Брода, из них едва ли не старейшая Лариса Михайловна Зюзева. Когда съезжаются на побывку в родное село дети (а вырастила она их не одного, не двух — много), то обязательно извлекается на свет толстенная рукописная книга — Кособродская летопись, составленная одним из сыновей, труд большой и почтенный.
И поныне живут здесь искусники: такую резьбу вылепят топором на собственном доме — диву даешься. Мастера на все руки: и печники, и столяры, и плотники, слесари — хоть по железу, хоть по дереву. И песни петь, старинные, проголосные, и сказки сказывать, и хороводы водить — мастера. Поют, сидя на улице перед домом, бабушки, поет и пляшет — молодежь.
Есть здесь и колхоз. Мы сидим в правлении артели и беседуем с колхозным бригадиром.
— Лебеди у вас тут были, — говорит Павел Петрович, — на воротах. Не помните?
— Нет… что-то не припомню, — морщит лоб моложавый, молодцеватый бригадир. — Да я вам сейчас стариков представлю, они все должны знать. — И, обернувшись к присутствующему тут же мальчугану, наряженному, невзирая на теплое время года, в треух и стеганую кофту, командует: — Беги к Михаиле Степанычу! Пусть в правление сейчас же идет. Скажи: человек ждет.
— Будет гаму-то! — вновь поворачиваясь к гостю, продолжает он. — Недослышит немного — кричит! А старик памятливый, все знает.
Минут через десять появляется Михайло Степаныч. Высокий, немного сутулый. Несмотря на преклонные годы, не седой. Длинноносый, усатый, с небольшой бородкой. В солдатской мятой фуражке и в калошах, надетых поверх шерстяных носков. Разговаривает громко, почти кричит. Выглядит то ли испуганным чуть-чуть, то ли недовольным.
— Лебедей-то куда девали? — громко спрашивает, подсев к нему, Павел. Петрович.
— Каких лебедей? — Старик прикладывает руку ковшиком к уху.
— На воротах-то сидели?
— Я не по тому делу…
— Ты не разобрался еще, — пытается разъяснить непонятливому или прикидывающемуся непонятливым старику бригадир. — Ты расскажи. Ты ведь должен знать. Лебеди-то на воротах налеплены были, топором
